Использовать огнестрельное оружие в рукопашной схватке — грязный приём. Но чего еще ожидать от шпиона, вся работа которого состояла в том, чтобы кого-то одурачить? Помимо этого, не нужно обладать большим умом, чтобы понять, что в честном бою у Лэнса нет никаких шансов. Выкрутился, как всегда.
Раздражали ли его выходки? — Ещё бы! И если раньше по юности-дурости эти черты представлялись изобретательностью, то теперь Дина видела лишь хитрый расчет, который никак не назовешь очаровательным. Ей хотелось бы думать, что её Курт был не таким, что он был в сотни раз более искренним, благородным, понимающим, чем эта копия. Но, увы, сопоставление фактов и попытки посмотреть на события прошлого под другим углом лишь убеждали в неправоте. Дина выдумала человека, в которого влюбилась, сама наделила его лучшими качествами, которыми он в действительности не обладал, собственноручно посадила на пьедестал, и оттого мир её раскололся, когда идол пал.
Она почти не слушала, что он говорил. Любое слово его — ложь. И стоит только начать верить, что слова эти что-то значат, стоит принять их — как тут же нож в спину. Дина устала обманываться. Она прекратила атаковать не потому, что боялась смерти — напротив, она была бы рада прекратить весь тот кошмар, что составлял её жизнь. И знала, что Лэнс выстрелит, если не сделать так, как хочет он. Но вместо протеста Канарейка замерла на месте как вкопанная. Руки безвольно опустились вдоль туловища. Она устала…
Устала вести непрекращающуюся борьбу с самой Судьбой, которая всяких раз, стоило приблизиться к чему-то светлому, качала пальцем, словно говорила: “Ты не заслужила. Отойди”. И забирала самое дорогое. Устала внушать себе, что все в порядке, и жизнь продолжается. Живи и радуйся, Дина! Но нет поводов для радости, нет для неё причины, а внутри холодная всепоглощающая пустота, не способная родить что-либо прекрасное. Устала от незаживающей дыры в душе, которая только-только начнет затягиваться, как безжалостные когти сдерут корку, заставив кровь сочиться вновь.
Дина закрыла глаза, воспринимая чужие слова как фоновый звук.
“Здесь нет никого”.
— Оставьте нас в покое, — негромко, но твердо произнесла она, — Мой муж умер десять лет назад, так почему вы до сих пор не даете ему покинуть этот мир? Зачем мучаете, заставляя видеть знакомое до боли лицо и знать, что оно не принадлежит ему?
Вместе с вопросами из глаз брызнули слезы, горячие, крупными каплями скатывавшиеся по щекам, оставляя после себя влажные дорожки.
— Я не люблю его. Я его презираю. За всё то, что он непременно сделал бы со мной, не случись Гаморры. За заблуждение, которое он подпитывал.
Она подняла блестящие от слёз глаза и посмотрела на собеседника.
— Его облик больше не инструмент воздействия. Так и передай Уоллер. Пьеса сыграна, всё встало на свои места.
Тупая боль пробороздила глубокую канаву от груди до виска. Дина отвернулась, встав спиной к недавнему противнику. Пусть он выстрелит, пусть попытается свернуть ей шею — уже не важно. Она смахнула руками мокрые дорожки — ссадины на сбитых кулаках тут же защипало. Хмыкнула носом и облизнула пересохшие губы. Когда жизнь идет под откос, одна работа заставляла удерживаться на краю обрыва.
Глубокий вздох и выдох. Хотелось бы, чтобы когда она обернулась, копии Курта уже не было на прошлом месте. Но так не бывает.
— Мне нужно работать, — через плечо бросила Канарейка, тем самым подчеркнув, что в её делах чужого вмешательства она не потерпит.
Курточка лежала на полу. Дина подняла её и отнесла в сторону, к другому снаряжению. Тут же выпустила из-под пояса край шелкового топа и принялась раскручивать, пока он не стал подолом длинного платья. Затем села на парапет, расстегнула спортивную сумку и вынула из неё босоножки на высоком каблуке. Стянула кожаные брюки, выгнув бровь уставившись на двойника Курта. Но ничего не спросила. Молча застегнула ремешки обуви на голых ногах и поднялась.
В кафф был помещен наушник, через который Дина слышала разговоры объекта наблюдения. Так устройство будет совершенно незаметным. Она предполагала провести дальнейший этап операции уже в самом казино, именно поэтому понадобился фокус с переодеванием.
Она не спрашивала, как она выглядит, хоть зеркала при ней, разумеется, не было. Когда-то давно на первом свидании один парень сказал, что ей очень идет желтый “канареечный” цвет — оттенок нынешнего платья.