Для Томаса маска летучей мыши не была сознательным выбором. Она досталась ему в качестве наказания за ошибки прошлого, искупать которые он был обязан с тех самых пор, как образцовая (в глазах общественности) семья дала трещину и в один миг превратилась персональный ад как для Томаса, так и для Марты. Уэйн должен был научиться принимать последствия своих поступков, увидеть и осознать, что легкомысленные решения нарастают как снежный ком и в итоге поглотят и тебя самого. Никто не спрашивал, хотел ли Томас защищать город от спятившей психопатки — он был обязан это сделать. Просто знал, что в этом его предназначение. С самого детства всем Уэйнам внушали, что Готэм — их дом, а его жители — под их ответственностью. Томас не мог сбежать, оставив свой дом на разграбление преступникам. Он остался.
Как отец, он не хотел бы видеть сына в роли, которая выжимала все соки из него самого, которая была тяжела и являлась скорее карой небес. Но как упрекать Брюса за образ жизни, к которому сам его и подтолкнул? Томас ведь тоже говорил сынишке про ответственность, про Готэм, про необходимость помогать тем, кому в жизни повезло меньше чем им. Неудивительно, что Брюс этой реальности подсознательно выбрал тот же способ обороны родного дома, к какому при схожих обстоятельствах прибег и старший Уэйн. Он понимал вектор мысли Брюса, то, как шевелились в его голове шестеренки, и почему в итоге выходило так, а не иначе. А ещё он понимал, что единожды дав о себе знать, будет “под присмотром” постоянно — на месте Брюса именно так Томас бы и поступил. И предпочел не показывать, что догадывался о непроизнесенном вслух.
— Я Уэйн, Брюс, — раскинув руки по сторонам, произнес он, — Этот город, хоть и отличается от привычного для меня, но всё же он и мой тоже. И из него я не уйду.
Сын вспомнил об отце. Томас склонил голову, посмотрев куда-то в сторону, сквозь побитое дорожное покрытие. Так значит Брюс запомнил происшествие с отпрыском Фальконе, которого однажды под ночь привезли в особняк… Уэйну-старшему стало интересно, какие ещё воспоминания отложились в мозгу ребенка, лишившегося родителей в восемь лет. Помнит ли он игры в ковбоев и разбойников и то, как каждый вечер просил читать дурацкую сказку, которая жутко не нравилась Томасу? Запомнил ли он слезы матери, скандалы? Какими Брюс видел их, родителей, кем их считает?
— Это было давно, — помедлив, наконец, отозвался Уэйн, — Слишком давно.
Он расправил зажатые в кулак пальцы и посмотрел на свою ладонь. Сколько лет он ограничивался операциями, которые проводил сам на себе? Больше тридцати, кажется. Все это время скальпель он брал только чтобы собственноручно вытащить из себя пулю, а иголкой зашивал свою же собственную шкуру. За свою жизнь он выпил слишком много спиртного, и теперь пальцы его дрожали, непривычные к точной работе. Брать личную ответственность за чужую жизнь — это слишком. Он не был готов пойти на это после трагедии на Парк Роу, после инвалидности Селины, которая оказалась прикованной к инвалидному креслу по его вине, после гибели Марты. Ведь это он не удержал её и позволил упасть.
Но встретившись взглядом с повзрослевшей версией сына, Томас понял, что однажды на операционном столе может оказаться и он. Будет лучше, если старший Уэйн будет к этому готов.
— Ты помнишь Ли? — зашел он издалека, — Ли Томпкинс? Эта женщина всегда вдохновляла всех нас. Заставляла поверить, что добро существует даже в таком мрачном месте как Готэм.
“Добро”... Сколько себя помнил, это слово не нравилось Томасу. Нет абсолютного добра или зла. В каждом намешано и того, и другого. А сам он себе представлялся абсолютно серым. Иной раз требовалось хватить чернил, чтобы спасти праведников. Но то итогу черное и белое смешивалось, и оставался привычный серый.
— Если я буду штопать шпану, что ты калечишь по ночам, работёнки у тебя не убавится, — усмехнулся Уэйн. Ему нужна была практика. Нужна, чтобы вспомнить, каково это, не быть Бэтменом, не быть обязанным всем и вся… каково это, быть Томасом Уэйном.
Он протянул руку и сжал ладонь Брюса. Да, пожалуй, он прав, это новое начало. Попытка выйти за привычные рамки и посмотреть, что там за скорлупой, которой отгораживался от внешнего мира всю жизнь.
— И не стой рядом на фото, чтобы не объяснять потом фамильное сходство, — добавил он, после чего выпустил руку сына.
Грядущее отнюдь не представлялось мирным и безоблачным. Борьба продолжится, вот только стиль её, противники и поле боя изменятся. Так тому и быть.
Отредактировано Thomas Wayne (17.09.2020 06:02:50)